Последнее приключение Аввакума Захова - Страница 13

Главное, однако, в другом. Скитаясь по пустынным горам от села к селу, по пастбищам и животноводческим фермам, по выселкам и пастушьим хижинам в горах, я открыл для себя природу. Нашу дивную природу! Солдат отправляется на учения, в походы, на войну и однажды вдруг делает открытие: кроме всего этого на свете, оказывается, есть еще и небо — голубое, бескрайнее — и лес, который шумит, поет и рассказывает. Есть и ячменные поля, похожие на златотканые коврики, которые изготовляют себе в приданое невесты из Змеицы. Солдат, увидев вдруг всю эту красоту, приходит в умиление и напрягает память, чтобы вспомнить какое-нибудь стихотворение из школьной хрестоматии, но вовремя спохватывается — ведь он человек суровый, а стишки — для мягкосердечных и мечтательных.

Он перебрасывает за плечо походный мешок, берет посошок и отправляется по тропкам в глухомань — на зимовье деда Богдана. Тропы проходят через солнечные луга, покрытые травами, изборожденные папоротниками, украшенные ромашками и , цветущей бузиной, напоенные запахом дикой герани и тимьяна. Воздух чист, небо прозрачно, мир кажется молодым, опьяненным собственным здоровьем, легкомыслием, мальчишескими мечтами. Солдат ложится в тени, отдыхает и смотрит, как над ним проплывают перламутровые лодки — облака, а неподалеку напевно жужжит дикая пчела и стрекочет в траве ранний кузнечик. «Вот она — жизнь мирного времени», — усмехнувшись, чуть презрительно, чуть высокомерно говорит солдат и, вглядываясь в прозрачную синеву неба, видит синие глаза Райны. Она никогда ему не улыбалась и почти не замечала его, когда он проходил мимо их загона, а если и заметит когда, так только кивнет ему рассеянно. Но солдат говорит себе, что равнодушие ее притворное — она напускает его на себя, чтобы скрыть свои истинные чувства.

Потом он входит в густой, сумрачный сосновый лес, таинственный, как сказки про колдунов и ведьм. Земля здесь устлана толстым слоем сухой хвои, и солдат не слышит своих шагов, будто ноги его обуты не в тяжелые башмаки с подковами, а в мягкие бархатные туфли. «Не очень-то приятно идти по такой дороге, — думает солдат. — Даже если следом будет топать вол, все равно не услышишь. Того и гляди кто-нибудь подкрадется да навалится на тебя». «Кто-нибудь» — это, конечно же, косматый лесной владыка. Да только храброму солдату все нипочем, а если он осторожно озирается, прислушивается, то, разумеется, лишь потому, что боится, как бы от его взгляда не ускользнула та или другая красавица пихта да чтобы не пройти равнодушно мимо какого-нибудь крылатого певца.

Наконец-то! Перед его глазами сверкает окрашенная золотом широкая горная излучина. Среди тучных лугов там и сям разбросаны зимние загоны и хижины овчаров, впереди всех стоит овчарня деда Богдана. В лучах заходящего солнца она похожа на самый настоящий дворец. Она сложена из камня, покрыта тонкими ветками и сеном и в зареве заката кажется отлитой из золота и бронзы.

Я угощаю дедушку Богдана табаком, он вытаскивает из-за пояса свою глиняную трубочку, набивает ее, зажигает и блаженно попыхивает. Лицо его, иссеченное мелкими морщинами, изборожденное глубокими складками, выглядит таким счастливым! Я думаю: как мало нужно человеку для счастья!

Старый Богдан зовет внучку и ласково велит ей угостить меня. Райна улыбается, но кому? Во всяком случае, не своему деду, но и не мне. Может быть, она улыбается просто так. А вероятнее всего, думаю я, она в душе улыбается мне, но старается не выдать этого, скрывает свои чувства! А может быть, думаю я, этой неопределенной улыбкой она по-своему бросает мне вызов? Кто знает, кто знает…

Райна идет в дом хлопотать по хозяйству. Она босая, гибкая, как дикая кошка, двигается легко. Даже еще более гибкая. Я думаю: какое животное из семейства кошачьих ступает осторожнее? Внимательно гляжу ей вслед, но не могу припомнить. А старый Богдан знай себе попыхивает да попыхивает закопченной трубочкой.

Райна приносит в глиняных мисочках мед и вяленые на солнце фрукты. Вдруг я спохватываюсь — ведь в сумке у меня лежит нитка цветных бус — и говорю себе: вот случай избавиться от этих бус, почему бы не подарить их девушке? Почему это я ношу их бесцельно туда-сюда? Да и место они только зря занимают — сумка-то у меня не бог весть какая большая!

Я купил эти бусы в тот же день, когда выбирал табак для дедушки Богдана. Прогуливался по главной улице Девина и увидел киоск, где продавали табак и всякие сувениры. Вот как раз то, что мне надо! — сказал я себе, имея, конечно, в виду табак. Бусы я заметил совершенно случайно, они просто сами бросились мне в глаза. Я купил их, потому что мне стало стыдно перед продавщицей. Если уж смотришь долго на какой-то предмет, да еще и улыбаешься, непременно должен его купить, иначе о тебе будут черт те что думать.

И вот, когда Райна поставила передо мной мисочку с вялеными фруктами, я вдруг вспомнил о бусах. И обрадовался, потому что мне надоело носить их с собой — ведь не выбросишь же их на дороге! Чего доброго еще разнесется слух, что я разбрасываю бусы как приманку — иди потом оправдывайся.

— Это тебе, — сказал я девушке, протягивая бусы. — Они тебе пойдут — синие, под цвет твоих глаз. Носи на здоровье!..

Райна поглядела на бусы с таким ледяным безразличием, что мне стало холодно.

— Возьми, возьми их, дочка! — входя в мое положение, сказал дед Богдан.

— Не нужны они мне! — решительно тряхнув головой, сказала Райна.

Собственно, она даже не тряхнула головой, а только наклонила ее как-то по-особенному и осталась так стоять. Своим видом она напомнила мне точь-в-точь тех упрямых козлят, которые, если что задумали, ни за что на свете не отступят от этого.